Тьма, пустота, оглушающая тишина, в которой даже стук сердца превращается в нечто монотонно-заполняющее. И шелест дыхания и шёпот сквозняков. И плеск где-то в отдалении и безвкусной, если не гнилостной, воды в миске. И собственные мысли не заменяли свист ветра.
Леода поглощало гнетущее чувство ожидания чего-то кошмарного. Никто не говорил ему, за что его изловили, ведь он много лет прятался и уже успело смениться поколение рыцарей, чтобы преследовать его за попытку жалкой его обороны, приведшей к кровавой бойне. С ним вообще не разговаривали, хотя обычно его не напрягали целые недели в молчании и одиночестве. Тогда, на воле, по крайней мере мир говорил с ним. Здесь, в ошейнике и взаперти, мир для оуреда молчал.
И это сводило с ума.
Шепотки приходили к нему не только во сне, но так уставший цепляться за факт своего самосознания асур их просто игнорировал, глядя чёрными глазами в чёрную чёлку и каждый миг бодрствования призывая на помощь сон. По итогу многих дней неподвижности его тело болело и ослабле не меньше, чем от побоев и издевательств в день поимки и последующего пути.
Иногда казалось, что нынешнее неведение, изоляция, медленно разъедающая бременем его силы и даже разум пустота, были много хуже путешествия с теми лютыми бабами.
В этот раз Леод бодрствовал, тихо сидя в углу, сцепив руки в замок и положив на предплечья лоб, навстречу визитёрам он лишь приподнял его на пару пальцев, бросив мутный полуслепой взгляд на мужчин. У него даже мышцы одубели, и потому подняться сам он, даже если бы хотел, мог только оттолкнувшись липкими холодными ладонями от каменного пыльного пола, но ему помогли и подняться, и раздеться. Вестма немило.
Леод просто шаркал, подволакивая босые ноги и не разбирая дороги, стараясь не думать, куда и зачем. Вода приветствовала его холодом почти забытых заплывов на острове, но не несла свежести недоступного, но нужного отшельнику как воздух ветра другого, ледяного мира. Тепла в теле было очень мало, и потеря его вслед за запрелой одеждой отозвалась почти болезненным шквалом зябкой ряби по коже и вымораживающего замирания сердца и нежелания лёгких на несколько мгновений дышать. С новой одеждой, впрочем, оуред, медлительно из-за непослушных мышц, растёрся.
Что-то в вопросе без вопроса особенно цепануло его, и, поэтому, вместо молчания или односложного ответа, зыркнувший волком на говорившего асур расщедрился на слова:
— Не нужно спрашивать, если от ответа ничего не зависит, — скрипнул сухим и непослушным после часов и часов молчания голосом оуред и хрустнул суставами. Руки тянулись к проклятому ошейнику. Этот был на нём уже третий…
Но на вопросы пленник не решился. Жертвам не только имена не нужны. ИМ не нужно ни сочувствие, ни знание о своей судьбе.

[indent] Как тело, пусть и немытое до зуда, но максимально склонное сохранять статус-кво по горькому наущению, что что бы к лучшему ни делалось — потом будет всё равно плохо, стократ хуже, чем никак — Леод от забот своих пленителей в восторге не был. Одна рыжая борзая баба его уже так утешила, и не отпустила, и ему сделалось только хуже. Какие-то тревожные пророчества из того дня, который он провёл в нарастающей лихорадке до сих пор кусали и скребли в тёмные углы на задворках разума, но оуред, несмотря на исцеление, всё равно ощущал себя как муха в киселе безвременья, наполненного оглушающей тишиной перекрытых чувств, покалыванием в заживлённых, но всё равно отмирающих с мышцами стопах неиспользуемых ног. Он ждал шёпот и сон каждый день, каждый час, как спасение, но они никогда не шли. Иногда, как теперь, в нём сквозь апатию и почти полное угнетение любых человеческих чувств пробивался хорошо похороненный там, но клокочущий иногда, гнев, и тогда от бремени, под поверхностью вытягивающей силы погибели асуров, на коже скапливался чёрный и переливающийся какой-то иссиня-зелёной чешуёй, как окалина на отлитой стали, осадок, и исходил иногда от граней едва заметный дымок.
[indent] Нехитро перейти на падаль и разную грязь, когда с пищей сложно, а выйти к людям, не получив приглашение на казнь, страшно. Иногда возможность превратиться в простое бездумное животное, каждый день повторяющее рутину в поисках укрытия и пищи, не поднимая к небу глаз, не чувствуя холода и сырости, просачивающиеся к телу через дыры в поношенной одежде и незалатанную крышу чужого холодного чердака была благословением.
[indent] Но вот смириться с судьбой понукаемого скота куда сложнее, даже если гордости в тебе ни на горсть и в любой иной ситуации даже нагота не была бы проблемой. Потому что всё живое в этом мире и иных было создано для свободы. И ему, дрожащему от холода, босяком прогнанному по разваливающемуся замку грубыми руками, награждённому новыми  побоями просто за нерасторопность и исчезнувшую привычку двигаться, было сложно сопротивляться жгучему желанию подточить даже ценой своих сил, спасённых во снах и недвижении, за неделю, проклятое бремя. Как бы, как бы Леоду хотелось, чтобы весь этот замок истлел и обрушился сам в себя в одной вспышке, перед которой он бы оторвался от земли на считанные пальцы и свернулся калачиком, как сворачиваются все звери, стараясь сохранить тепло.
[indent] У него не было выхода, кроме как подчиняться. В целом, бадья была не так уж плоха, и то, что он остался наедине с одним люденом — тоже. В бадью, со спуском цепи, можно было спрятаться и сохранить крохи комфорта и тепла, потому что Леоду казалось, что он сейчас продрожит себе путь сквозь мир на его изнанку, особенно под взглядом тусклых глаз, от которых боль в свежих побоях усиливалась. Исполнять приказ мыться как следует из простого инстинкта всё делать поперёк навязанного не хотелось совсем, но хотелось тянуть время, и приходилось. И чем больше очень неловко, вспоминая, как вообще двигаются его руки и ноги, парень оттирал с кожи и скальпа до красноты и хлопьев похожую на плёнку грязь, чем больше смотрел на равнодушное невыразительное лицо тюремщика, ожидая, когда он заметит, что он даже немного специально тормозит и попробует его ускорить ещё пинками, тем больше думал.
[indent] А куда, собственно, его прихорашивают?
[indent] Не на свадьбу и наверное, не в пыточную, но тогда… на суд?
[indent] Но где? Когда?
[indent] И никакие оплеухи уже не могли загасить панику, которая вспыхнула в нём. Пальцы со сломанными и расслоенными до неисправимой чёрной вязи в щелях ногтями заскребли по краям бремени, пытаясь найти если не возможность снять, Леод уже знал, что это невозможно, то хоть лазейку, чтобы выпустить своё подавленное существо хоть выдохом, хоть отзвуком, хоть начать понимать, где он и какой сегодня день. Что это за порушенное место. Что будет дальше. Неведение не приносило комфорта.
[indent] Но если под путами аскейров он спокойно мог ощущать мир как он был через кожу и видел глазами и чувствовал стопами всё ясно, то сейчас из него вытянули всё, как выжгли на руке, только полностью, и это не облегчало ничего.
[indent] “За что меня будут судить, если по всем срокам давности мой след потерян и нарушил за я последние годы…”
[indent] Ничего. Он только взорвал пиратский корабль, которому продал его местоположение один завистливый урод, тот самый, из переулка.
[indent] И это было так странно, правда, что с приближением момента невозврата ещё куда больше беспокоили боль и собственная судьба, чем годы до. Перед смертью не надышишься, вот уж верно.
[indent] — Нет, не бей меня, я почти всё, — предупредительно сжался оуред, прекращая ковырять бремя и по нос оседая в воду, прежде чем окунуться с головой. Всё равно вода была почти холодная и это не могло продолжаться вечность.
[indent] “Он ничего не скажет”, — решил парень, в кои-то веки готовый нарушить молчание, но знающий, что тщетно, и неловко выпал из бочки.
[indent] Ну, положим, ему не только обтереться и одеться можно было, но и плеснуть (прямо в глаза, чтобы выжечь и не дать увидеть конца своей жизни, милосердно) парфюмом и припудрить нос с чуть криво сросшейся внутри перегородкой. Дальше-то что? Он не выдержал и тихо прокомментировал, когда не видел лица тюремщика и был почти уверен, что его не расслышат или его словам не придадут внимания:
[indent] — Это место не похоже на то, в котором исполняют приглашение на казнь.
[indent] У Леода не было возможности особо вглядываться, он сидел в темноте, сырости и холоде. Но сейчас его пробуждённый от долгого сна ум искал ответы. И все они пахли дурно. Где он. Куда его переправят.
[indent] З.А.Ч.Е.М. им был живой и потенциально опасный пария.

Отредактировано Леод (23.05.18 09:53)

[indent] Появление нового рыцаря не улучшило настроения Леода, лишь разогнало паранойю, сгущавшуюся в его сознании в присутствии не более разговорчивого, чем он, надсмотрщика, чей кулак ещё отдавался эхом пульсирующей боли в солнечном сплетении, когда он нагибался и разгибался, возясь со штанинами.
[indent] Значит, не суд, а ещё сотня-другая лет безрадостного существования до какого-нибудь инцидента. Возможно, с пытками, возможно — с тычущими в него пальцами детьми, возможно — с какой-нибудь охочей проверить, во всех ли местах способный искривлять время и пространство как пожелает, хоть даже для того, чтобы левитировать, асурский пария человек.
[indent] Лицо Леода, при всей его невыразительности, сделалось гримасой плохо скрытого отвращения. Рабство. Не лучше пиратов, только внешний вид у рыцарей благообразнее.
[indent] О том, что он прошлых своих пленителей потопил и последним тоже без боя и инцидентов не сдался и покладистого зайку из себя сделать бы не дал, скорее бы предпочёл сдохнуть, забрав с собой побольше мерзавцев, Леод говорить не стал.
[indent] Может быть, ему удастся тихой сапой доточить этот ещё не износившийся ошейник.
[indent] Но почему богатым людям нравится заводить зверинец из опасных тварей и держать их близко к себе навсегда останется вне его понимания. Разумные хищники были не покладистой скотиной, как та, на которую его думали посадить.
[indent] — Как-нибудь удержусь, — тихо ответил сквозь зубы оуред, закапывая пальцы в свежую одежду. Противно натекало с влажных волос за шиворот, и это ощущение лишь подчёркивало его нежелание как-либо соприкасаться с этими людьми: угрюмым и хмурым и шутливым, но от этого не менее раздражающе сальным. Он хотел оставаться в своём пузыре бесчувствия. Он, по крайней мере, был всё ещё его. И тело. Хранитель, он ненавидел люденов за эти трюки с душами, попробовав на себе пару раз.
[indent] — Тогда я посочувствую этому несчастному.
[indent] Иногда угрюмый и хмурый оуред, боящийся одной мысли о будущем, давал сухому и хлёсткому остроумию процеживаться со своего языка. Это зарабатывало ему лишь проблемы и, будь его нынешний собеседник не такой шутник сам, стоило бы улыбки на горле, наверное.
[indent] Быть обстриженной от колтунов овцой с вычищенным — благо, из-за относительной по асурским меркам юности и малого износа магических и жизненных сил Леод был едва лучше среднего не способного похвастать густой бородой мальчишкой с пробивающейся, да так и остающейся лишь тенью на губе и по челюсти щетиной — не нравилось, и он абстрагировался от чужих пальцев и хватки. Вот жил бы прекрасно среди улья мозгопьющих синих аскейров, которые бы его и касаться не хотели, видя его всего снаружи и наизнанку на расстоянии, и вообще не нуждался бы в речи, овец на поросшем зеленью склоне вулкана бы пас.
[indent] Но его звал, лишая сна, шёпот мёртвой женщины и потерянная память. И за эфемерное напоминание о почти забытом касании рук до кожи и разума он платил тем, что со своей паршивой удачей теперь пошёл по рукам.
[indent] Когда приготовления в полуразрушенном замке были окончены, он минул рыцаря Данеша у дверного проёма по дуге, не вполне понимая, отчего же ему так не хотелось, чтобы людены его тащили волоком не на цепи, а руками. Возможно, как дикое животное чует другого, не своей крови, потенциально опасного нарушителя территории, он чувствовал, что они его хватают не только руками по телу, но и за душу. Но поводов вытряхивать себя он им пока не давал.

[indent] Путь в одиночку в седле, впрочем, он, как ни старался (не старался особо, впрочем) не вытянул. И дело не в том, что под ним едва перебирало ногами не менее апатичное и "дайте я сдохну" животное, а в том, что "примерно помню" и "почти умею" — категории так же далёкие друг от друга, как "держусь на воде" и "умею нырять с глазами и запасом дыхания". Стоило на дороге кинуться ему под копыта какому-то босяку с проклятиями и совершенно дикими глазами, и и так уставшего из-за слабой после нескольких месяцев несвободы и без плавания кривоватой спины чуть не вынесло из седла, хотя кляча бы не заметила, даже если бы его на ней застрелили, наверное.
[indent] Затрещина по спине и пересаживание вырвали Леода из его медитативного отрицания реальности, и он, голодный и усталый, начал кое-что осознавать, щурясь на мир из-за спины проклятого рыцаря.
[indent] — Столица… — пробормотал оуред, прикинув стороны света и смутно знакомые дороги из прошлого. — Вы везёте меня в Тиело? Вы с ума сошли.
[indent] Если раньше его грызла паранойя от неведомого будущего, то теперь он паниковал по-настоящему, хотя и пытался отговорить рыцарей, очевидно, не стремящихся засветить его как пленника, а не простого спутника, мальчишку. Париев его толка в мире нигде не ждут, но более всех не ждут именно в столице. Раз или два он был в окрестностях Тиело, полулегально, и это были паршивые истории всякий раз, когда в нём распознавали не тот фрукт. Кому они собрались его продавать, придурки? Его забьют там просто на площади, и повезёт, если ошейник удержится.

[indent] В этот раз Леод скрипнул зубами и промолчал, сжав губы. Он желал им смерти, спору нет, но у него было дурное предчувствие. Предчувствие, что он угадал.
[indent] Оно нарастало по мере того, как его, похудевшего и с дистрофировавшимися мышцами, свободно просачивавшегося по катакомбам или чем оно было, толкали по коридору между собой два рыцаря. Здесь не хватало воздуха и пространства, и если магическая глухота и слепота ему уже стала привычна, то теперь на все его чувства были под гнётом. Его разум был под гнётом. Он чувствовал неизбежное и всё больше паниковал внутри. Но стычка с некой дамой за странной дверью, за которой уже было не стылое зябкое тёмное подземелье, но приличный дом, напугала его уже неподдельно, развязывая язык. Что-то было очень грязно в этой сделку. Если они сами не понимали, и при этом лгали…
[indent] — Лжец, — тихо прошипел на оправдания Примеля товар — и тут же вжал голову в плечи, ожидая кару от Денеша. Но заработал он внимание “заказчицы”, потому что рыцари были слишком сбиты с толку.
[indent] И её казавшаяся кошмарно лживой забота вызывала только ненависть.
[indent] — Посиди на цепи в каменном мешке и узнаешь.
[indent] Да, он напрашивался на неприятности, но он на них напросился уже самим фактом своего существования. Это эти же покупатели  не получили его  через пиратов? В его словах горечь говорила больше звуков. После дня поездки в седле его спина, и так привычно сгорбленная, не переламывалась от боли просто из-за того, что в ней болели не совсем кости, а всё, что их оплетало. Что же до ошейника… Леод знал, что бремя убивает, выпивая вместе с магией из тела и жизнь, и, говорят, душу. Он чувствовал нарастающую с его внутренней пустотой слабость. Его желание сопротивляться, способность выжигать бремя изнутри — уж точно не прибывали.
[indent] Но они убьют его раньше. Они привезли его на праздник специально.